(no subject)
Sep. 8th, 2015 11:03 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
l_sylvanasУ Герцена прочитала о Грановском:
«Лекции Грановского, – сказал мне Чаадаев, выходя с третьего или четвертого чтения из аудитории, битком набитой дамами и всем московским светским обществом, – имеют историческое значение». Я совершенно с ним согласен. (...) Излагая события, художественно группируя их, он говорил ими так, что мысль, не сказанная им, но совершенно ясная – представлялась тем знакомее слушателю, что она казалась его собственной мыслию.
Заключение первого курса было для него настоящей овацией, вещью, не слыханной в Московском университете. Когда он, оканчивая, глубоко тронутый, благодарил публику, – все вскочило в каком-то опьянении, дамы махали платками, другие бросились к кафедре, жали ему руки, требовали его портрета. Я сам видел молодых людей с раскрасневшимися щеками, кричавших сквозь слезы: «Браво! Браво!» Выйти не было возможности; Грановский, бледный как полотно, сложа руки, стоял, слегка склоняя голову; ему хотелось еще сказать несколько слов, но он не мог. Треск, вопль, неистовство одобрения удвоились, студенты построились на лестнице, в аудитории они предоставили шуметь гостям. Грановский пробрался, измученный, в совет; через несколько минут его увидели выходящего из совета, и снова бесконечное рукоплескание; он воротился, прося рукой пощады, и, изнемогая от волнения, взошел в правление. Там бросился я ему на шею, и мы молча заплакали.
Он, конечно, пишет, что это было и тогда неслыханно, но сегодня-то это, кажется, просто невозможно. Так удивительно мне, что гуманитарные науки когда-то волновали общество. Или все дело в таланте Грановского, и он и сегодня мог бы подобного добиться? Думаю, что нет. Просто тогда (в России: на Западе, думаю, уже нет) науки по-прежнему были достаточно синтетичны, отсюда верховенство гуманитарных.
Также интересно, выносила ли публика что-то с этих лекций, кроме эмоций. Думаю, что да, хотя бы общее направление взгляда какое-то.
«Лекции Грановского, – сказал мне Чаадаев, выходя с третьего или четвертого чтения из аудитории, битком набитой дамами и всем московским светским обществом, – имеют историческое значение». Я совершенно с ним согласен. (...) Излагая события, художественно группируя их, он говорил ими так, что мысль, не сказанная им, но совершенно ясная – представлялась тем знакомее слушателю, что она казалась его собственной мыслию.
Заключение первого курса было для него настоящей овацией, вещью, не слыханной в Московском университете. Когда он, оканчивая, глубоко тронутый, благодарил публику, – все вскочило в каком-то опьянении, дамы махали платками, другие бросились к кафедре, жали ему руки, требовали его портрета. Я сам видел молодых людей с раскрасневшимися щеками, кричавших сквозь слезы: «Браво! Браво!» Выйти не было возможности; Грановский, бледный как полотно, сложа руки, стоял, слегка склоняя голову; ему хотелось еще сказать несколько слов, но он не мог. Треск, вопль, неистовство одобрения удвоились, студенты построились на лестнице, в аудитории они предоставили шуметь гостям. Грановский пробрался, измученный, в совет; через несколько минут его увидели выходящего из совета, и снова бесконечное рукоплескание; он воротился, прося рукой пощады, и, изнемогая от волнения, взошел в правление. Там бросился я ему на шею, и мы молча заплакали.
Он, конечно, пишет, что это было и тогда неслыханно, но сегодня-то это, кажется, просто невозможно. Так удивительно мне, что гуманитарные науки когда-то волновали общество. Или все дело в таланте Грановского, и он и сегодня мог бы подобного добиться? Думаю, что нет. Просто тогда (в России: на Западе, думаю, уже нет) науки по-прежнему были достаточно синтетичны, отсюда верховенство гуманитарных.
Также интересно, выносила ли публика что-то с этих лекций, кроме эмоций. Думаю, что да, хотя бы общее направление взгляда какое-то.
